Моя душа
Закрой дверь! Я говорю, дверь закрой! Тебе, тебе, а то кому же? Можно подумать, здесь еще кто-то есть. Ну и что, что у тебя рук нет, на то ты и душа. Что значит - сама закрой? Это деревянную дверь я могу закрыть или железную, а такую... Давай, закрывай, не полоскай мне мозги!
И вообще, ты меня будешь слушаться когда-нибудь? Ты моя в конце концов или чья? Ах, так это я - твоя? Вот еще новость... Ну, допустим, так. И что делать прикажешь теперь? Ты там дверью хлопаешь направо и налево, впускаешь кого ни попадя, документов даже не спрашиваешь, а я потом за тебя отдувайся? Нет, вы только посмотрите на нее, устроила тут сквозняк, сама как проходной двор, везде следы чьи-то, окурки, огрызки, ошметки, и она еще умничает... Это какая у тебя такая работа? Кто сказал, что ты обязана трудиться? Да расслабься ты наконец и дай вздохнуть спокойно!!! Опять кто-то приперся. Ну и кто на этот раз? Как это - не знаешь? А чего впустила в таком случае? Чего? Да мало ли кто тебе нравится... Ой, я не могу, что это он делает? Чего- чего ищет? Даааа? Надо же... Я и не знала, что в тебе такое есть... Еще раз повтори, как это называется? Взаимо - что? Взаимопонимание? Хммм... Сейчас в словаре посмотрю... Взаимовыгодный... взаимодействие... ну, это все понятно. А, вот, нашла. Надо запомнить. Слушай, а ты не такая уж дура, как я погляжу, слова интересные знаешь. И где научилась только? Как - у меня? Опять голову морочишь? Закрой дверь! Я тебе говорю или этому, как его? Ой, погоди, не закрывай! Если сейчас закрыть, он же не выйдет уже... ХЛОП! Черт, поздно... Ой, трудно мне с тобой, душенька моя...


Я пойду в магазин и куплю триста граммов созвучий
И, связав их веревочкой, чтоб не смогли убежать,
Невзначай подарю. Но, пожалуйста, ты их не мучай,
А корми молоком и в морозы бери на кровать.

А когда подрастут, посади в золоченую клетку -
Пусть научатся шить или штопать детишкам носки.
Или выпусти в сад, и пусть прыгают с ветки на ветку
И дают по утрам триста граммов певучей тоски.

А когда надоест, отправляйся в прием стеклотары -
Их возьмет по рубль двадцать, приняв за загадочных птиц,
Нигилист и позер, лысоватый, отчаянно старый
И пожеванный жизнью опустившийся Маленький Принц.




а еще я, прости, мой славный, не верю в "завтра"
в бесконечное лето, в судьбу и в счастливый случай.
Знаешь, ложь во спасенье она все равно не правда,
ничего нам теперь не спасти, ведь не станет лучше
даже если все стрелки перевести на полночь,
даже если все зимние месяцы звать апрелем,
даже если закрыть все двери и нот не помнить,
даже если узнать, почему мы с тобой посмели
взбунтоваться вчера против подлых бесполых тихих
уползающих так поспешно с ноябрьским ветром
одиноких ночей. Мой единственный, ты прости их,
полюби их как я по-осеннему безответно.
Вот и все. По песчинке просыпалось наше время,
Не осталось неровных слов на обломках судеб.
Мы смирились с миром, в котором телами стареем,
Нас не душат души. Мы люди. Вчерашние люди.




Снова твое бесконечное "жди"
Белой дорогой мне в окна глядит,
Снегом о снежный стучится настил
Я не хочу, чтобы ты уходил.

В снег не хочу и в жару не хочу
Я прислоняться к другому плечу
Хватит ли сил мне, не хватит ли сил
Я не хочу, чтобы ты уходил

Мне все равно, сколько лет позади,
Мне все равно, сколько лет впереди,
Я не хочу, чтобы ты уходил.
Не уходи или не приходи.



Я не люблю фатального исхода,
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще –
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда - наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или - когда все время против шерсти,
Или - когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой, -
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, что слово "честь" забыто
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья –
Нет жалости во мне, и неспроста:
Я не люблю насилье и бессилье, -
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя когда я трушу,
Обидно мне, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более - когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены:
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены –
Я это никогда не полюблю!




Недоверие... недосказанность
Безразличие... не доказанность...
Упоение... и безличие...
Ложь... стирающая все различия...
Было - не было... отношение...
Подозрение... отрешение...
Взгляд на истину... и сомнение...
Невозможность... простого решения...
Это значит... команда «вольно»
Хочешь – жги... за собой мосты...
Это страшно...
И очень больно
Падать вниз...
С такой высоты…





Осеннее утро, и призрачный свет,
И листьев едва уловимая дрожь,
И астры взъерошенный, мокрый букет,
И редкий, беспомощно плачущий дождь,

И трепет предчувствий, и зыбкий туман,
Прохлада, и грань пробужденья и сна,
Пустая беседка, и статуи стан,
И луч, всколыхнувший бездонность окна,

И мячик, заброшенный кем-то, в кустах...
Припомнились строки забытых канцон...
И вся недосказанность, горечь и страх,
И слезы в промокшие астры лицом.




Дождем расплакалась погода,
А ветер рвет с деревьев лист.
У перехода для народа
Играет соло гитарист.

Сегодня здесь. И завтра будет.
Ползет к полудню солнца шар.
Лишь равнодушно мелочь люди
Кидают в плюшевый футляр.

А он, скользнув по грифу пальцем,
Играет соло-флажалет...
И черным блюзом, белым вальсом
Мелькает старенький манжет...

Я в этой музыке немею...
Стою, прижавшись к фонарю....
Платить монетою не смею,
Но шепотом благодарю....




В восторге, искренности ради,
Я прослезилась. И ушла
Моя душа, устав от стадий
Судьбы нелепой, не дыша,
Не восторгаясь, не ревнуя
Себя к другим,
Других к себе.
Лишь влажный след от поцелуя,
Оставив преданной земле.



На скамеечке сидели
Раз, старушка и мальчишка,
Вдаль глаза его глядели,
А она читала книжку.

И спросил ее мальчишка,
Вот вы верите в любовь ?
А она, всё глядя в книжку,
Подняла в сомненьи бровь

Он опять свое сначала
Всё же есть любовь на свете,
А старушка отвечала :
В это верят только дети.

Он сказал, взъерошив кудри
: Да и сам я знаю, вот !
А она с усмешкой мудрой :
Это скоро всё пройдёт ...

- Видно просто вы боялись
И любить и быть любимой ...
Ну а вам не попадались
Дрянь, а с виду - херувимы ...

И пришлось им так расстаться,
Где друг друга им понять ?
Ведь старушке было двадцать,
А мальчишке - сорок пять.


Не то, чтобы солнечной, яркой, весенне-безбрежной,
Но хочется слабой побыть, беззащитной и нежной,
Сидеть у камина в осеннюю серую слякоть,
Сказать: Не умею, не справлюсь...
Да просто заплакать!

- Что делала летом?
- Валялась на пляже у речки.
- А это?
- Опять приходили мои человечки.
Веселые гномики двигали мебель на кухне,
Варили, лепили пельмени, солили капусту,
Покрасили окна, наклеили в доме обои,
Чтоб легче потом и уютней нам было с тобою.
- А эти мозоли?
- Они от игры на гитаре.
- А эти морщинки?
- Наверное, близится старость.
- А эти устало склоненные к вечеру плечи?
- Ах, милый, объятья твои меня быстро излечат
И стану я легкой, воздушной, небесной, горящей...

Но вряд ли послушной, и, видимо, не настоящей.
Прости за лукавство, я просто не знаю ответа:
А что изменилось бы, будь ты со мной этим летом?




От будильника вздрогну. Опять... Ну зачем так жестоко?
Мне уже оставалось всего три шага до вершины.
Где-то там - вдалеке тонкой змейкой белела дорога,
И ползла по ней маленькой точкой фигурка машины.

Ветер пел. И, конечно же, звонкую песню про горы.
И шумела река, подпевая тихонько ему.
Я пыталась понять, про что скалы ведут разговоры,
Не понятно пока, но я скоро, наверно, пойму...

От будильника вздрогну. С трудом разлепляю ресницы.
Как же все на мой сказочный сон не похоже
Впереди целый день бесполезного шума столицы,
И вагоны метро, и холодные лица прохожих...



По влажной туманной низине
В грибных заповедных угодьях
С ветрами в дырявой корзине
Мое Вдохновение ходит.

Случайный несдержанный возглас
Закружит, как будто пылинки,
Шуршащий порхающий воздух
Кленово-осиновой линьки.
Бредет по лесам Вдохновенье,
Крылами цепляясь за ветки.
Нарвав на прощание веник
Немыслимо пестрой расцветки,

Вернется в пурпурной одежде,
С блаженством от уха до уха,
А я тут на кухне, как прежде,
Гоняю осеннюю муху.




Стать поводом для встречи двух друзей
И их самих использовать как повод
Сорваться в ночь из питерских грязей,
Из мокроснежья, из дождя слепого -

В Москву! в Москву! - о том, что впереди,
Не думая, рисуя жизнь с натуры...
И как смешинку, сдерживать в груди
Неровное дыханье авантюры...



А ночью город разводил мосты –
Как будто разводил друзей, поссорив.
И желтый тик задергался в пустых
Глазницах на усталом светофоре.

Взъерошив пряди тусклых проводов,
Ссутулившись гранитными плечами,
Над бьющейся в отчаянье водой
Они с ожесточением молчали,

Едва держась за краешек земли…
Но ожиданьем нервы обесточив,
Вдруг вздрогнули, пугая корабли,
В тумане наваждений белой ночи.

И сквозь тревожных чаек суету,
В безволии друг друга укоряя –
Они рванулись, всхлипнув, в пустоту –
И обнялись, сомкнувшись фонарями.



У подъезда в треснувшем асфальте
Так нелепо - с дрогнувшей руки
Пятнами чернил на новой карте,
Тонкие пробились стебельки...

И желтеют робкие головки
На цементе скошенным мазком,
Словно кто-то уронил неловко
Каплю краски над чужим холстом.

Вроде не событие, не повод,
Бытовой постимпрессионизм...
Несмотря на объективный холод,
Отмерзает въевшийся цинизм...



Я, наверное, стану однажды степенной и мнительной,
Буду внучек водить на прогулки, в музеи, на выставки…
И в глаза сыновьям разучусь говорить убедительно,
И навряд ли решусь на интригу – безумную выходку…

Седовласая бабка не станет болтать с кавалерами,
До полуночи вслух обсуждать неземные фантазии.
Место ей на скамейке дворовой с другими мегерами,
Где неделю талдычут о праве на (ох!) эвтаназию.

Постарев, разлюбить мне придётся и трусики-кружево,
И чулки на подвязках, и запах jadore, ванну пенную…
Буду пенсию тратить на вещи, действительно нужные –
На лекарства, еду, семена, на бумаги на ценные…

Разучусь прыгать в ночь… Заведу в огородике лилии…
Буду пост соблюдать регулярно. Поддерживать талию.
Для прикола вернусь на девичью свою на фамилию
И всерьез увлекусь…ну, явленьями паранормальными…

Что-то грустно мне стало…А может, сиреневым вечером
Стоит выбраться все-таки с милым дружком на свидание???
…На земле из всего безупречного, доброго, вечного
Всех короче – любовь. Но бессмертно любви ожидание.



-Ты меня береги!
Я тебя берегу:
Я костер развожу на крутом берегу,
Чтобы видела ты, в дом, бредя по утру,
Как горит ожиданье мое на ветру.

-Ты меня береги!
Я тебя берегу:
В самом главном тебе я вовек не солгу.
Ну, а там, где сама мимо правды пройдешь,
Я тебе во спасенье придумаю ложь.

-Ты меня береги!
Я тебя берегу:
За тобою незримою тенью бегу,
Охраняя тебя на дороге тогда,
Когда вижу, навстречу несется беда.
- Ты меня береги!
Я тебя берегу:

Никогда твоему не позволю врагу
Ни кулак, ни строку над тобой занести.
Я наветы могу от тебя отвести.
Я тебя берегу, Я тебя исцелю,
Удержу, закружу,
Заключу тебя в круг...
Только что же ты рвешься
Из сомкнутых рук?

И бросаешь мне сквозь плечо на бегу:
- Ты меня береги!
Я тебя берегу.



При пожаре пишите по адресу лучших друзей.
Из рогатки стреляет шпана голубей непочтовых.
В сладком зелье письма зарифмованы сны из гвоздей,
Паутина в углу и букетики львиного зева.
Но не путать с мышиным горошком, и прочим, и проч.
Теорема верна, пока любит свою аксиому
Нас состарит на год лишь одна неразумная ночь.
Нас состарит на жизнь лишь один незатейливый омут
В коем водятся черти, поскольку он девственно тих
В нем уже через час никогда не случится пожара.
И касаемо лучших друзей, и твоих и моих
Эти письма сожгут. Пепел будет разить перегаром.



Давай поиграем с тобой в снегопад,
По правилам и исключеньям из правил,
Которые кто-то уважить заставил,
Да так, что снег падать порою не рад...
Давай поиграем в писанье стихов,
Забыв про, увы, поездов расписанье
Оставив судьбу досыпать на диване...
Нам нечего, нечего, кроме оков.
Давая поиграем в растительный мир,
По правилам пестика или тычинки,
Давай полистаем цветные картинки...
Похоже, что линия жизни - пунктир.



Говорить только правду и боль,
ничего, кроме правды и боли -
поневоле войду в эту роль
и останусь по собственной воле.

Быть собой. Без лица, без числа,
быть - глагольною связкой пророчеств,
чем-то вроде пустого кольца
в бесконечной цепи одиночеств.

Постепенно привыкнут глаза
в темной комнате видеть наощупь,
осязанью поможет слеза,
словно куру, попавшему в ощип.

И с куриной своей слепотой
проживу в темноте - не в обиде,
буду день ото дня запятой
отбивать в их сплошном монолите.

И пойму я, что времени нет
понимать, кто тут впрямь существует,
а кто вдавленный в тьму трафарет,
над которым кукушка кукует.

Но однажды за выслугой зим
в белой раме окна в негативе
я застыну, засвеченный им,
одного из нас вновь осчастливя



Оттенков очень много у души,
И ей от них порой бывает тесно.
Но ты их раздели, а не глуши,
Вдруг пригодятся - много ль нам известно?

Вдруг в красной страсти ты узнаешь вновь
И нежность, и лиловую разлуку.
Будь честен сам собой и ту любовь,
Что есть в тебе, не принимай за муку.

Ты не гони ее, не разобрав,
Зачем она проникла в одночасье,
А то - боясь принять сомнений страх-
Глядишь - и проворонишь счастье.

Оттенков очень много у любви,
И переливов, и переплетений.
Как разобрать, где темнота, где тени,
А где лишь мысли вольные твои?

И как узнать, как ты ее назвал:
Сестра, подруга, вера, берегиня?
Как разобрать средь множества зеркал,
Какое ей сейчас подходит имя?


На японской старинной картинке
Трое странников через пургу,
По едва различимой тропинке,
Тихо шли по колено в снегу.

Шли не год и не два, а столетья,
Не кляня свой тяжелый удел.
И тяжелые руки, как плети,
Тяжко висли вдоль сгорбленных тел.

Они видели войны и драмы,
Смерти лик -- неживой и немой --
Но, покинув далекие страны,
Наконец возвращались домой.

На картинке старинной японской
Снег. Луна. Цепенеющий взгляд.
Это каждый пытается вспомнить,
Для чего он вернулся назад.
Домой